КТО ЕСТЬ КТО В КАЗАХСТАНЕ
Данияр Ашимбаев

Вперёд, в прошлое
Данияр АШИМБАЕВ
29 сентября
«Время»

Накануне очередного юбилея обретения государственной независимости весьма актуальным стало подведение неких промежуточных итогов, сверка достигнутого с ранее желаемым и попытки так или эдак осмыслить предстоящие перспективы. Официальные СМИ упирают на позитив. Оппозиционные вопиют об утерянных возможностях. Одни ищут смысл жизни, другие прикидывают перспективы дальнейшего роста цен на ГСМ.

Сказать, что все плохо, нельзя, но и для бурных восторгов повода как бы нет. Тем более что воздыхатели и критики все равно вслух никогда не признают правоту друг друга. С одной стороны, Нобелевскую премию нам еще не дали, но – что внушает особый оптимизм – ускоренная демократизация ни по грузинскому, ни по иракскому сценарию Казахстану тоже не грозит. В рейтинги конкурентоспособности вошли, но не на те места, которые позволяют сделать однозначный вывод. Какая-то середина получается – ни туда ни сюда. Обидно.

Можно попробовать подвести итоги самостоятельно, без учета мировых рейтинговых агентств, результатов озвучиваемых на центральных каналах благостных соцопросов и очередного заключения БДИПЧ ОБСЕ.

Экономика из республиканской стала национальной, пронеся с собой в светлое будущее сырьевую основу и не слишком ясный для широкой общественности принцип распределения дохода. Такие понятия, как “внедрение инновационных технологий”, “многопартийность” и “борьба с коррупцией”, вызывают уже не просто улыбку, а истерический хохот. При этом самолеты летают, машины ездят, врачи лечат, госпрограммы – судя по официальной статистике – нет-нет да и выдают позитивный результат, спортсмены привозят медали, а ЦОНы работают далеко не так омерзительно, как от них ожидали. Можно задаться вопросом о качестве всей этой работы, но этот вопрос долгий и дискуссионный.

Главный парадокс функционирования государственного механизма состоит в том, что каждый год практически все специалисты со вздохом признают, что – все, дальше эта машина просто ехать не сможет, но через год с удивлением отмечают, что “запас прочности еще отнюдь не исчерпан”. И так каждый год. Каждое десятилетие.

Конечно, можно воздать должное китайской легкой промышленности, европейской электронике, японским автомобилям, российским телесериалам, американской валюте и – особая благодарность – вымершим в Прикаспии динозаврам и Двигателю Внутреннего Сгорания. Но в тяжелые дни нестабильности на мировых финансово-сырьевых рынках все равно возникает вопрос: а почему и как все это еще работает? И что бы такого сделать, чтобы завтра-послезавтра оно работало еще лучше?

Официальный рецепт известен: поддерживать мир и согласие, развивать малый и средний бизнес, внедрять новые технологии, бороться с коррупцией и консолидироваться всем миром вокруг пятиэтажного здания с голубым куполом, увенчанным шпилем. Идеология нехитрая, но понятная, действенная и вполне популярная в народе. Вообще, главный плюс любой идеологемы в ее простоте и, так сказать, легкой неконкретности. Например: бороться с коррупцией как с явлением в целом или с ее проявлениями в конкретных случаях. Или поддерживать малый бизнес с целью его развития, или чтобы каждая мошка в стране знала, сколько миллиардов выделено на его развитие, сколько новых институтов развития создано, сколько премий за поддержку МСБ вручено в конце года. А внедрение новых технологий подразумевает производственный аспект проблемы или массовый переход министров на планшетные компьютеры и айфоны очередного поколения?

Но это так, банальности. Вопрос в другом – на двадцатом году независимости, мира, согласия и дружбы у некоторых товарищей вдруг возникли методологические замечания к содержанию этих лозунгов. Из серии: с кем именно консолидироваться, на какой платформе, каким должен быть рабочий язык процесса консолидации и, собственно говоря, ради чего живем-то? Их понять можно – по всем понятиям должна быть некая национальная идея, консолидирующая нацию. Не просто ведь вокруг лидера или экспорта углеводородного сырья и импорта товаров народного потребления, а чтоб идея была. Можно было бы выдвинуть в качестве таковой что-нибудь экономически понятное – дешевый и качественный отечественный бензин или создание собственных компьютеров – но масштаб какой-то другой, мелкий, и заведомо ясные перспективы.

В итоге творческая мысль завела радетелей сначала в дискуссию, что именно считать нацией. Потом – к попытке сплотить кого только можно против внешней угрозы. В качестве которой была выбрана экономическая экспансия большого восточного соседа и экономическая интеграция с большим северным соседом. Народ борьбу с внешним злом дружно проигнорировал. Потом дискуссия зашла в традиционно тупиковый языковой вопрос. Пока гремели споры на тему, кто больший патриот, а кто враг народа, подлежащий немедленной депортации железнодорожным транспортом в северном направлении, на первые роли вдруг вышла дискуссия на религиозные темы, а заодно – об исторических корнях государствообразующей нации и принципах формирования понятия “национальные традиции”.

В словарях термин “традиция” расшифровывается как “элементы социального и культурного наследия, передающиеся от поколения к поколению и сохраняющиеся в определенных обществах, классах и социальных группах в течение длительного времени”. Понятно, что в течение XX века ценности советского периода добровольно и принудительно вытеснили дореволюционные традиции, и с конца 80-х годов начался процесс их возрождения. И если некоторые национальные праздники, реабилитация деятелей культуры и их творчества прошли вполне благополучно, то по мере развития процесс дальнейшего возвращения к истокам привел к еще большей запутанности. От какого времени следует отсчитывать начало возникновения нации? Какой род (племя) внес наибольший вклад в ее развитие? Какую культуру – номадическую или урбанистическую – следует считать исконной? Что праздновать: героическое освобождение Отрара или его же героическую оборону? Почему ревнители традиций не пользуются в повседневной жизни традиционным костюмом (цитирую: “Мужчины носили нательные рубахи, нижние и верхние штаны, легкую верхнюю одежду и более широкую верхнюю одежду типа халатов. Обязательной частью костюма были кожаные пояса и матерчатые кушаки... Раньше казахи наголо брили головы и постоянно носили головные уборы… Комплекс одежды казахских женщин состоял из следующих компонентов: штаны, верхняя распашная плечевая одежда типа камзолов и халатов”)? Какая религия является традиционной: тенгрианство или ислам? А если ислам, то какой именно – “чистый” (в том или ином понимании) или “местный” (так же – в том или ином понимании)? Насколько адекватна в принципе дискуссия в парламенте между председателем агентства и депутатом от правящей партии на тему, как “толковать понятия намаза”? Кто является национальным героем: алашординец Букейханов или революционер Джангильдин, герой Великой Отечественной войны Момышулы или эмигрант Чокай, расстрелянный в 1937 году поэт или оклеветавший его талантливый писатель, вдруг “прозревший” беглый вор или оставшийся на хозяйстве продажный чиновник? Считать ли народ жертвой геноцида, если больше половины расстрелов были осуществлены на основании доносов представителей национальной творческой интеллигенции? Можно ли признать отправленную за бешеные деньги в космос груду металлолома памятником отечественной науке и технике? Или же очередной аферой…

Понятно, что любой более или менее авторитетный чиновник, ученый или журналист, попытавшийся дать какой-либо однозначный ответ на любой из перечисленных вопросов, тут же будет уличен в измене родине и удостоится десятка статей и открытых писем от оскорбленных в лучших чувствах с требованием немедленной отставки и публичного раскаяния.

В итоге мы имеем парадокс: консолидация возможна с таким количеством оговорок, что об ее конкретном наполнении бессмысленно даже думать. Наблюдение за такого рода дискуссиями позволяет сделать вывод, что единственной устойчивой традицией можно признать только глобальный плюрализм и взаимный поиск разъединяющих ценностей, фактов, культурных отличий, возведенный в такой абсолют, что именно он, по сути, является своего рода универсальной национальной идеей. Только разоблачив и оскорбив оппонента, почувствовав свое моральное и/или административное превосходство или, напротив, получив мощный удар неопровержимыми аргументами, можно понять и ментально принять его как своего. В самом деле, стал бы чужой тратить столько сил и времени на бессмысленные споры на предмет, чья тамга круче?

При таком менталитете самая естественная потребность общества не в том, кто говорил бы, что хорошо, а что плохо, а в том, кто говорил бы, что можно, а что нельзя.